DCB Interview
03.03.2023

Никита Сергеевич Герасимов
Дизайн-лидер трайба

До чего доводят зависть и любопытство? Какие шалости из детства вспоминаются? Что из большой любви делали однокурсники? Какие фотографии снять в США? Каким нужно быть учителем? Почему стоит опасаться за свою жизнь в старости? Рассказывает Никита Герасимов.
Никита Сергеевич, вы один из тех людей, кто проносит нежную любовь к своей альма-матер через всю жизнь. Расскажите об обучении в Академии Штиглица. Давайте начнём с того, почему вы вообще решили туда поступать.

Это как-то замелькало в начале, ещё в художественной школе. Потому что у меня был учитель, из-за которого я и решил стать дизайнером. К сожалению, в прошлом году он скоропостижно скончался. Я был раздолбай и хулиган, в художественную школу пошёл из любопытства вслед за младшим братом. Мне как-то завидно стало, у него всякие коробочки были, кисточки. Я за этими кисточками и коробочками как дурак и пошёл. Не знал, чем это обернётся, какими муками, вся эта учёба.

В художественной школе я постепенно попал в плохую компанию хулиганов. Меня собирались выгонять, туда пришла моя мама, пала на колени и попросила вот этого учителя взять меня на поруки.

Он был необычный человек. Он и его жена как раз были выпускниками Штиглица. Он вёл экспериментальную программу с очень большим компонентом в виде дизайна. Конструирование всех возможных форм, работа со смыслами, абстрактное проектирование. Он взял меня на поруки. Это были святые времена, когда люди делали это бесплатно. Я приходил к нему домой, чтобы как-то заткнуть дыры в обучении, и увидел у него спецификации по корпоративному стилю. Как-то слово за слово, я узнал, что это делается в «Мухе»*. Слово за слово, «Муха», «Муха»… Туда приходили его друзья, знакомые тоже. Тогда и захотел.

Потом, уже в десятом классе, я стал посещать все вузы, чтобы понять, туда ли я хочу поступать, или нет. Я даже хотел во ВГИК поступать, я был серьёзно увлечён мультипликацией. Во время обхода я попал на дипломные защиты в Штиглице. Я ещё больше поразился…

Хотя в Штиглице я собирался заниматься дизайном автомобилей, транспортных средств, но это было настолько круто и недоступно, что я пошёл на информационный дизайн. Это на самом деле впоследствии поразило меня не меньше, компьютеры, всё, что с этим связано.

*Художественное училище имени барона Штиглица является одним из самых известных вузов России. Среди творческой интеллигенции оно называется простовато-вульгарно «Мухой», поскольку в советское время носило имя Веры Мухиной (прим. ред.).
Вы говорите, что были хулиганом. В чём это заключалось? Шалили?

Не хулиганский хулиган. Шалости — это были прогулы. Шлялись по улицам, стояли и ржали над чем-то. Короче говоря, отсутствие на занятиях, невыполнение домашних заданий и перемещение в категорию бесперспективных раздолбаев. Поскольку я не супергений, если я коснусь бумаги, не получаются сады райские, естественно, компенсировать я никак не мог. Некоторые за пять минут догоняют, а я из тех, кто пять километров должен бежать полностью, чтобы добежать.

Стёкла не били, школу не поджигали?

Нет, такой жести не было. Я всё-таки из приличной инженерной семьи с хорошими корнями, как мне кажется. У нас было так не принято.

В вузе уже учились? Не раздолбайничали?

Нет! Я настолько боялся облажаться. Я же поступил на платное. Первые три года я учился на коммерческой основе, а тогда это было не распространено и считалось, что на платное поступают дураки, которые купили себе место. Мне об этом регулярно напоминали. У меня на кафедре были преподаватели, которые мне очень благоволили. Заведующая кафедры, Виктория Александровна Сурина, очень известный человек, она автор трактора «Кировец». Такие преподавали монстры, которые сделали целую платформу советского дизайна. Она мне позволяла хулиганить в проектах, поддерживала меня. Были и преподаватели, которые считали, что я просто купил место. Хотя я поступил 16-м из 15. Я здесь также немножечко в кадровом резерве был на некотором уровне.

Я так старался учиться, я знал, что это дорого, ответственно, что первый курс я окончил на одни «пятёрки». На «пятёрки» и «четвёрки» окончил второй курс. Моя мама, женщина с сильным характером, как вы понимаете по первой части рассказа, пришла к ректору и сказала: «переводите на бюджет, вы обещали». Пришла Сурина, подтвердила: «да, вы обещали, переводите на бесплатное». Это было так интересно! Мы так этим горели! Нас штырило от всего, что мы такое делаем!

Конечно, было хулиганство чисто студенческое. Нам было запрещено оставаться в здании на ночь. Что мы делали? Планшетами декорировались окна, такая светомаскировка. Дальше мы затаивались. Вахтёр обходил каждые два часа здания. Узнал, конечно, поэтому надо было не слишком наглеть.

И всё?

В работах хулиганили. Я делал скандальную работу для Coca-Cola по безопасному сексу. Всё вылилось в то, что я эскизы полового члена рисовал, чтобы знак безопасного секса сделать. Когда моя мама увидела эти эскизы! А преподавала мне 35-летняя женщина, Ольга Феликсовна Никандрова… Я ещё не понимал, а чего она так смущается-то? Я не осознавал, что это немножечко порнография. Я всё искал, постепенно упрощал, упрощал, а потом такая палочка получилась в результате. Такое «это» получилось. Это был безопасный секс, конкурс объявили Coca-Cola, Pfizer и Cloetta. Я занял третье место. Тогда в первый раз поехал по Европам, нам подарили эту поездку. Вот это было. А такого, чтобы мы били кому-то морду — нет. Ну напивались, наша группа разгромила кафе как-то, которое было раньше рядом, «Росана» называлось.

У нас такие мужики были: кто-то из морской пехоты, танкисты. Ребята попались не школьники, с ними было очень интересно. Все были старше, все иногородние практически, я один был такой питерский мальчик. Они мне всякое рассказывали, всякое показывали. Я тогда ещё не пил, как выяснилось, они мне подливали тайно, любя. Это было очень счастливое время.
Вы же учились вместе с Ургантом?

В школе. Он учился в элитном классе «А». Ургант, дочка Гусева, который директор Русского музея, Кикнадзе, будущая жена Урганта. Я всех их наблюдал, всех их друзей. Я учился в классе «Б».

Тогда началось то, что сейчас закончилось. Нас возили в США, мы объездили кучу всего. Нас прицепили к классу Урганта, я с ними ездил месяц по Соединённым Штатам Америки. Наблюдал, что называется, маленького Урганта в естественной среде обитания.

Какой это был год?

Это был 1991-й или 1992 год. Я помню, что на следующий год я поехал в Германию, мы расписывали стену Брандмауэра в Гамбурге. Мы прибыли на Берлинский вокзал, когда стали расстреливать Дом правительства. Я из окон поезда увидел передовицы немецких газет, где вот эти знаменитые кадры. У меня похолодело. Немцы всерьёз обсуждали, что «мы вас ещё на месяц придержим, мы не понимаем, что происходит у вас в России». Стало страшно. Я помню путч, его я застал в Крыму, мы с родителями тогда отдыхали. Это было страшнее.

То есть я был в США за год до обстрела Дома правительства.

Как вам США в тот момент показались?

Я, конечно, немного сошёл с ума. В этот момент в Ленинграде, хотя тогда это уже стал, наверное, Петербург, мы ходили с фонариками. Покупали себе самую дешевую крупу, в общем, голодали. Родители занимались двумя-тремя работами, чтобы нас прокормить.

Перед этим к нам по обмену приехал американец, как на необитаемый остров. Это был сын главы подразделения Colorado IBM. Моя мама предположила, что он гомосексуалист. Но неважно. Вот он приехал с двумя чемоданами, в которых, как мне кажется, были фальшфейеры, топоры, химически огни. А мы, русские, что? Мы каши варили. Он приехал весь прыщавый, они же очень много сладкого едят. Русский человек чего, всё лучшее — гостю. Бананы купили ему, где-то достали, ещё чего-то, а сами — мама каши гречневой наварит или пшённой с молоком. Утром собирались все и ели. Что и все тогда. Он раз вышел утром, два, потом попробовал. На следующее утро, не поверите, в шесть утра он сидел на кухне, ждал кашу. От нас уезжал без прыщей, чистый-трубочистый, отдал нам всю эту химозу. Делал так: засовывал руку в чемодан, никогда не показывал всё, что есть, вытаскивал какую-то коробочку и отдавал.

Вот мы поехали в такую страну, где жевательная резинка Wrigley. Невероятно. Когда меня привели в супермаркет, у меня был фотоаппарат какой-то, чуть ли не «Смена-8». Два ролика плёнки я потратил на прилавки. Снимал всё. Кстати, всё было невкусное. Это потом я узнал, что там есть organics-еда, есть красивая безвкусная гидропоническая клубника. В смысле вкуса меня абсолютно ничего не впечатлило. Наши солёные грибы, картошка и селёдка, условно говоря, и то, что у нас считается разными национальными кухнями — это да, а то, что у них, как-то очень специфично.

Где были?

Мы посмотрели весь Вашингтон. Все музеи, которые у них существуют — мы посетили. Национальную галерею, Музей аэронавтики, все мемориалы, увидели развод караула, кладбища известные, театр, в котором застрелили Авраама Линкольна. Мы видели то, что не видел американец за всю свою жизнь. Нас возили, русского человека, как он любит, по всем музеям. Мы всё это видели.

Потом нас повезли в Колорадо, в Денвер. Там тоже всё обошли. Парк Колорадо Спрингс, Денверский монетный двор, Академию авиации и пивной завод Coors, который я теперь бы разглядывал совершенно по-другому. Тогда я ещё не очень понимал в пиве, а это здоровенное предприятие. Весь этот средний запад.

Где жили?

Два дома там сменил, потому что одна семья от меня отказалась.

Почему?

Они ожидали девочку, а приехал мальчик. «Они хотели девочку, а родился мальчик». Я приехал, там было три девочки мал мала меньше. Четыре даже. По сплетням из класса я узнал, а были недоброжелатели в круге Урганта, кстати, и кто-то пустил слух, что я хочу кого-то тра****ь. Простите за выражение. Я Диккенса читал, какой там! «Жизнь и приключения Оливера Твиста», «Пиквикский клуб»! Мне об этом потом рассказала следующая группа.

В доме принимающей стороны была одна мама, а папа уехал в Северную Каролину на заработки. Я чувствую, что-то не так, да ещё и брякнул что-то не то. У них была страшная и глупая старшая дочь, а я ей что-то брякнул. Меня вызвали на ковёр к американской семье, устроили мне отчёт.

Приехал наш американский куратор, преподаватель русского языка, очаровательная женщина. Они меня забрали из этой семьи. Семья такая себе была, мне кажется, что они были извращенцами и маньяками. Мы ездили в какую-то специфическую церковь.

Меня забрали к полным панкам. У них был трёхэтажный дом, внизу были игровые автоматы, посередине была кухня, вокруг — всякие комнаты. Я жил наверху со своей одноклассницей, нас расселили по разным комнатам. Нас возили по всяким аттракционам, веселили. Это была компенсация у безумной Дженнифер. Там валялись какие-то отклеенные ногти по дому, они слушали Pink Floyd. Мне про них говорили, что они странные, мол, не обращай внимания. Весело провёл остаток времени.

Вы говорили по-английски?

Я там начал. Я же без приключений не могу. Я единственный в группе сломал руку. Нас повели на скейтодром. Есть роллер-скейты, такие коньки квадратные, как фильме «Карнавал». Я стоял, стоял, там пластиковый каток здоровенный, и хлопнулся себе на запястье. Сломал руку и познал все прелести страховой медицины США. Там тебе сделают всё, чтобы цена была как можно выше.

Меня положили на каталку! Русский мальчик сломал себе руку! Ну что может быть? Пришёл в травмпункт, отсидел очередь ночью, тебя посмотрел врач, сказал «ну ладно», что-нибудь брякнул, чуть-чуть намотал и отпустил на два месяца. Неееет! На каталку положили, термометр в попу вставили, подложили палку с разноцветными гипсами, тогда же ещё пластиковых гипсов не было. Я такими глазами на всё это смотрел. Наркотиков дали! Настоящих! Я, когда читаю про фармакологию в США, то понимаю, что они дают наркотики, самые настоящие. Чуть ли не пополам мне делили эту таблетку.

Наложили гипс, рука застыла. Я приехал в бывший Советский Союз, пришёл в наш травмпункт со снимком рентгеновским из США, говорю, что надо снять гипс. Мне говорят, а можно мы снимок себе оставим? Я спрашиваю, почему, а они отвечают, что у нас так качественно никогда не было. Чтобы снять гипс, вызвали какого-то местного Армена, врача-хирурга, он мне каким-то болторезом снимал этот гипс. Не было ни машинок специальных, ничего. Они меня ещё спросили, а зачем тебе такой серьёзный гипс поставили? Мы бы тебе лангетку положили, у тебя бы всё зажило. И это правда! Те гуляли на все пять тысяч долларов по страховке.

После этого кейса всем группам дальше запретили спорт, потому что Герасимов сломал себе руку. Я с этой жёлтой рукой ходил как дурачок, мне все расписались на этом гипсе.

Остался он у вас на память?

Где-то был, но, по-моему, уже «всё».
Вернёмся к Штиглицу. Вы же там преподавали?

Да.

Было какое-то особенное чувства, когда вы вошли туда уже в другой роли?

Поскольку, как вы помните, я говорил про преподавателей, которые считали меня мальчиком, не очень достойным обучения на бюджете, а так получилось, что я взял несколько наград и призов ещё во время студенчества. Я выиграл конкурс с иностранными компаниями, выиграл конкурс, который Москва проводила, приезжал в Политехнический музей приз получать за упаковку. Когда я стал работать с ними уже один на один, это было интересное чувство. Когда бывшие преподаватели не хотят в тебе видеть коллегу. Собственно, я и не пытался изображать из себя фигуру, равную Черчиллю, но это было.

Конечно же, когда ты совсем молод и начинаешь учить студентов, ты очень жестокий. Я это потом уже понял. Тот кафедрал, который пригласил меня, сказал: «Никита, потом ты станешь мягче». Когда ты только начинаешь работать со студентами, ты просто фашист. Шаг влево, шаг вправо, прыжок на месте — ты расстреливаешь человека. Потом у тебя появляется свой стиль. Ты начинаешь понимать зоны допустимого, свои и чужие красные линии, границы, культуру. Постепенно ты становишься сбалансированным.

Плюс, когда ты молодой, тебе дают всякую шваль растаскивать: компьютерная грамотность, самых паршивых дипломников. У меня появился азарт. Я понял, что из самого слабого диплома я могу что-то вытащить. Когда я из троечницы сделал четвёрочный или пятёрочный диплом, я понял, что это очень сильно мотивирует. Берёте гадкого утёнка, а на защиту выходит лебедь. Все такие смотрят, а как же так? Мы не разглядели, а ты разглядел, нашёл в нём какой-то его мотив, и вы вместе дотащили идею до финала. Когда ты видишь, насколько поменялся человек, которого ты обучаешь, это самое большое счастье. Это правильная философия преподавания, когда человек меняется. Он пришёл и ничего не знал, а уходит знающим и умеющим.
Давайте немного о работе. Если не ошибаюсь, вы работали в Германии на Adidas.

Это был субконтракт, меня пригласили. Это тоже была случайность, прямо цепь случайностей, одна за другой. Однажды я зашёл на кафедру графического дизайна, куда я попал с предыдущей кафедры. Её, кстати, возглавлял ни много ни мало потомок Муравьёва-Амурского, который являлся генерал-губернатором, он на пятитысячной купюре изображён. Вот его потомок был руководителем, он до сих пор ещё жив, Василий Сергеевич Муравьёв-Амурский. Он, в частности, автор всех транспортных знаков Ленинграда.

Поступило приглашение из-за рубежа, и в воздухе, в сигаретном дыму повис вопрос «у кого есть открытая виза в Германию, шенгенская». Я и говорю, что у меня есть. У меня отец уже жил в Германии, я к нему ездил, и у меня была открытая виза. Спрашиваю, а в чём дело. Мне сказали, что есть партнёр из Нюрнберга, который приехал и с которым по нашей программе нужно откатать поездку. Я сказал, что давайте я поеду.

Там я познакомился с юзабилити. Тогда в России о нём слыхом не слыхивали. Сейчас в банке мы работаем с этим и пропагандируем, а тогда наверняка даже не знали, что такое существует. Это было перед двухтысячными годами. Там уже было аппаратное тестирование, шведские машины, которые следили за глазами, методики и стандарты. Это всё зарождалось в Европе. Я увидел эту лабораторию. Я тогда писал диссертацию или уже защитил, не помню, меня это очень заинтересовало. В искусствоведении нет инструментальной объективности, ты многое не можешь измерить, а там я увидел приборы, которые некоторые вещи могут измерять.

Я подружился с главой этой лаборатории, Катрин, такая необъятная, сумасшедшая баварская женщина. Она меня пригласила на полгода или чуть больше работать в лаборатории в Германии и преподавать. Поскольку везде была своего рода тусовка, один из преподавателей оказался главой цифрового развития в Adidas. Я читал лекции по инфографике, а его зацепило. Он спросил, разбираюсь ли я в этом, я сказал да, и призы имеются, и проекты имеются. Я много занимался инфографикой. Как раз показывал работы и рассказывал о них. В «Мухе» преподавал, дипломы были.

Он предложил приехать в головной офис Adidas и прочесть лекции. Я согласился. Приехал, он собрал менеджеров всех, я прочитал лекцию. Один из менеджеров, женщина такая, Хара Паскуаль с таким «исплинш», испанским английским, сказала, «а можете и нам прочитать в моём отделе». Я прочитал там. Потом меня спросили, можно ли заказать десяти-двадцатичасовой тренинг для лидеров IT Department. Прочёл, а они мне говорят: «давайте мы с вами контракт заключим на разработку системы мониторинга загрузки айти-департамента». Она не пошла, потому что там неверно всё было организовано, объективно говоря, но вот так я поработал в Adidas.

Жили в Нюрнберге, Эрлангене или Херцо?

Жил в Нюрнберге, но работали мы в Херцогенаурахе. Это деревенька, где прямо с основания бренда находится штаб-квартира Adidas. Знаю офис старый, знаю офис новый, людей до сих пор там некоторых знаю.
Это всё впечатляющие моменты, производит эффект. А какая самая дурацкая и странная работа в вашей жизни?

Я всегда с благодарностью воспринимал в принципе наличие работы. Мне всегда везло, я всегда работал по специальности.

Я работал в студии, чей основной доход был связан с изготовлением пластиковых значков разных диаметров. Я не скажу, что это дурацкая работа, но она точно была безумной. На фоне остальных заказов мы должны были выдавать по 15−20 наименований значков, которые коллекцией тут же печатались на принтере, закатывались в пластиковую форму и на прилавок. Там надо было гнать аж погонаж. Тема — Prodigy. Дальше воровались картинки в интернете, это были лихие девяностые, и мы начинали извращаться кто во что горазд. Потом эти значки просто мешками — мешки были размером с меня — продавались.

Этим владел, кстати, Олег Зотов, который стал фотографом. Он снимал потом для Maxim, Playboy. В Москве где-то сейчас работает, очень интересный мужчина. Свой бизнес он начинал с этих значков. Мы, дизайнеры, сидели их рисовали. Дополнительная нагрузка. Не сделал значки — к большому дизайну не допущен.

Говорят, что музыка — единственное искусство, которое нельзя увидеть глазами. Согласны с этим утверждением?

Не согласен. Мне кажется, когда ты закрываешь глаза и слушаешь музыку, ты что-то видишь.

А если они открыты?

Тогда в конфликт начинают вступать два канала. Зрительный и слуховой. На самом деле, музыка видна, просто в этот момент ты сильнее видишь что-то другое, смотришь на что-то. Если слушать музыку очень внимательно, мне кажется, что какие-то отблески визуальности всё-таки есть.

Даже теоретики были, небезызвестный всем Кандинский, занимался тем, что пытался визуализировать музыку. Это древнейшая тема в искусствоведении и творчестве, цвет и музыка. Если вы посмотрите продвинутые эквалайзеры, они как раз пытаются визуализировать музыку. Если это случается, мне кажется, человек вообще подавлен в этот момент. Сочетание музыки и света кладёт человека на лопатки. Согласен, что это сложно. Музыка — это, наверное, самое великое из того, что может почувствовать человек.

Вы любите прогрессив-рок: King Crimson, Pink Floyd и т. д. Какие у вас любимые группы?

У меня мало. Помимо Pink Floyd мне нравится индастриал.

Laibach? Kraftwerk?

Kraftwerk вроде не совсем индастриал. Nine Inch Nails. Если из очень жёсткой музыки — Ministry, такая американская группа, жесточайшая. Я не знаю, что за стиль, но Massive Attack люблю. Что я ещё слушаю? Из электроники Kap Bambino слушаю периодически.

Если из классики, то Вагнер, Бах, Малера весьма люблю.

Какая любимая песня, которую вы можете слушать всегда?

Нет, мне кажется, я сойду с ума. Нет такого, что я смогу слушать всегда. Думаю, это что-то должно быть с голосом, не инструментальное. Или, скажем так, это должно быть с очень сильным компонентом человеческого голоса. Мне кажется, что он такую энергетику излучает, в нём столько всего.

Давайте пройдёмся ещё по тому, что вы любите. Мне донесли, что вы очень уважаете морепродукты и игристое. Опишите идеальный момент для них.

Во-первых, морепродукты — не факт. Это прямо изысканный деликатес. Давайте так. Начнём с игристого. Игристое можно пить везде. Конечно, хорошо, если вокруг какой-то ландшафт. Либо горы, либо море. Причём это не должно быть кричащим. Это должна быть грустная нота, а может быть, просто тихая нота. Это не должно быть «пальмы качаются, белый песок, мимо меня сёрф проносится, а я сижу и вот». Не должно быть открыточной феерии. Должен быть туман, может быть, грустно, а может быть, тихо. Никакой истерики быть не должно.

Второй момент с игристым, это банально, но хорошо, когда есть живой огонь. Даже не так. Выпивка — это определённый ритуал, который не терпит хамства. Неважно, что ты пьёшь. Должна быть соответствующая посуда, соответствующая сервировка и люди. Это самое главное. Если три эти компонента соблюсти, то можно дальше уже где угодно. Главное, чтобы это не было уж совсем омерзительно. Можно хоть здесь развернуться, если у нас будет хорошая компания, хорошие бокалы и вино и мы будем делать это с нужной долей этики и эстетики…

Хотя лучше гор могут быть только горы. Горы, мне кажется, побеждают море. Пока, во всяком случае.

Я знаю, что для вас важно любое искусство. Неважно, что это: упаковка, классическая живопись, архитектура. Где бы то ни было. Какое ваше самое большое открытие в любом искусстве за последнее время? Что вас поразило?

У вас вопросы, над которыми хочется думать. Это повторение того, о чём я догадывался. Это было, кажется, в прошлом году, на выставке, которая проходила в Музее истории Москвы. Выставка Альбрехта Дюрера. Я наконец увидел Дюрера на протяжении его жизни. Там была построена экспозиция так, что были представлены разные периоды его жизни и творчества, и они разительно отличаются друг от друга. «Четыре всадника Апокалипсиса» совсем не то же самое, чем начало его творческого пути. Интересное открытие, разный Дюрер. Открываешь дверь, и яркий свет тебе в лицо светит. Господи! Вглядываешься, а там предметы. Вот это для меня открытие было.

Второе — побывал в Пушкинском музее на выставке «Брат Иван». Я открыл для себя пару-тройку очень крутых работ, хоть я и знал фамилии этих художников начала XX века, Сомов, например, что они аж врезались мне. Помнится, картина «Кафе», когда сплошные шляпки женские. У меня очень паршивая память на фамилии, но это где-то рядом с Сомовым находится. Я дважды ходил на эту выставку. Один раз сам ходил, второй раз дизайнеров своих водил. Я дважды подходил к этой картине и дважды минут по 15 стоял. Оказывается, у нас такое творчество было. Из того, что я могу вспомнить.

У вас плохая память на фамилии, но прекрасная на отчества. Это ни от кого не скрылось.

Я заучиваю!

Знаю, что вы регулярно ругаетесь в очередях, общественных местах, не терпите неподобающего поведения.

Конечно, как журналист, вы свои источники не раскрываете, но я проведу работу, чтобы попридержали свои языки!!! Мне кажется, я буду скандальным стариком, который будет ко всем цепляться, а однажды мне просто переломают руки и ноги. Я уже буду совсем немощный, явно слабее.

Я очень не люблю невоспитанность, хотя сам наверняка тоже бываю невоспитанным. Даже беспардонность. Когда люди в каком-то месте забывают, что они люди, и включаются какие-то животные инстинкты, особенно когда им не надо включаться. Мы не горим, мы не голодали месяц, а нам бросили буханку хлеба, чтобы мы разорвали её на части. Я помню, в Советском Союзе такое было, когда люди от безысходности в очередях давили друг другу пятки, выхватывали колбасу какую-то.

Здесь, в нашем славном банке, при полном изобилии, в очереди в столовой ты чувствуешь, что тебя молодая девушка подпирает подносом. Оборачиваешься и говоришь: «Мадам, не давите на меня! Сейчас все этот суп себе нальём». Тебя уже подталкивают! Ну давайте я вас пропущу, что ли. Это нехорошо, на самом деле. Надо быть великодушным. У нас есть коллеги, которые как скала. Ничего не происходит, а я начинаю впадать в эту ересь. Долго обсуждали, кто, кого и как цепляет, толкнул кто-то кого-то, я могу с подчинёнными ехать и лекцию кому-то прочитать. Нехорошо.

Никита Сергеевич, говорят, что в истории всё циклично и всё повторяется. Можно ли сказать подобное про дизайн? Дайте предсказание, какого поворота ожидать в развитии дизайна в ближайшем будущем.

Да, некоторые штуки, например, дизайн одежды, точно так себя ведут. Говорят, сейчас восьмидесятые приходят. Не удивлюсь, что скоро появится эдакое сочетание архаики и микрочипов. Цифровой патефон! Люди любят узнавать то, что было. Это их согревает. На уровне генов.

Блиц!

Левитан или Бэнкси?

Левитан, конечно.

Шумахер или Хаккинен?

Шумахер.

Python или Typescript?

Python.

Чекбокс или радиокнопка?

Checkbox.

Ё или Э Умлаут?

Ё.

Вдова Клико или Новый свет?

Конечно, Новый свет.

Большой или Мариинский?

Мариинский.

Армен Джигарханян или Лев Борисов?

Лев Борисов.

Mercedes или BMW?

Mercedes.
С любовью, Цифровой Корпоративный Банк!